Идиот

Растянутый на три вечера «Идиот» приобретает у Женовача непривычную для Достоевского степенность эпоса. Теряя стремительность Достоевского, Женовач приобретает огромное количество существенных для понимания Достоевского подробностей — сюжета, мотивов, идей, втиснутых Достоевским в непостижимую конструкцию романа. Пожалуй, это самый прозрачный, ясный из всех виденных мною театральных Достоевских...
...Старый искус соблазняет Женовача: создать спектакль-роман, приникнуть к структуре большого стиля и последних вопросов. Так учат чужой язык — с погружением. Театр погружается в чуждую ему стихию литературы и пытается присвоить её богатства. Блуждая в прозаическом лабиринте сцеплений, режиссура пыталась и пытается преодолеть природную однобокость театра, которую в старину называли «единством действия», а во времена Достоевского и с его лёгкой руки стали понимать как господство одной мысли. Той самой особой сценической мысли, которую создатель «Преступления и наказания» предлагал извлечь из его романа, предварительно разрушив его структуру. Предложенный Достоевским варварский акт деконструкции собственной вещи был для романа единственным способом обрести сценическое бытие.
Женовач автору не поверил. Имея за плечами театральный опыт целого века, он решил рискнуть. Он пошёл по пути медленного чтения, по сути, живых картин, изредка взбадриваемых скромной режиссёрской метафорой. Он отступил в тень, или — воспользуемся любимым словцом Достоевского — стушевался. Не покорился перед громадой прозы, а как бы отдался её свободному течению...
Основной вопрос «Идиота» Сергей Женовач слышит по-своему. И это не только вопрос русского света. Во всех трёх спектаклях — через Мышкина прежде всего — сквозит иная, вполне театральная идея или чувство, которое единит замысел и приоткрывает некий сокровенный источник романа, питающий режиссёра. Мотив идиотства оказывается претворённым мотивом человеческого изгойства, болезни, неадекватности, которые выталкивают «положительно прекрасного человека» из жизненного круга. Вероятно, самой проникновенной интонацией этого Мышкина останется его жалоба, вернее, риторический вопрос, обращённый к тому, кто установил извечный и непреложный порядок вещей...