При поддержке Французского культурного центра в Москве, Министерства культуры РФ, Департамента по культуре города Москвы, Комитета по культуре СанктПетербурга, Французского института в Санкт-Петербурге, Культурфранс (МИД Франции), Центрального Региона Франции и Национальной Сцены г. Орлеана.
Санкт-Петербург: 11, 12, 13 июля на сцене Санкт-Петербургского Театра "Мюзик-холл"
Новый спектакль Жозефа Наджа вновь заставил художника размышлять на темы, которые в той или иной мере проявлялись во всех творениях автора от Comedia Tempio до Sho-go-gen-zo. Речь идет о времени и его природе, или, скорее, в данном случае, о том, каким образом память сопрягается со временем, с традицией, каким образом оно определяет наше отношение к истокам. На этот раз материалом для размышления и творческих поисков Жозефа Наджа послужили рассказы и короткие пьесы Антона Чехова.* Драматический этюд в 1-м действии «Лебединая песня (Калхас)» Чехова, написанная в самом конце 1886 –начале 1887 года стал литературной основой, толчком к созданию спектакля. Главный персонаж Светловидов (его имя означает «тот, кто видит ясно») – пожилой актер, оказавшийся поздней ночью один в старом театре. В этот вечер, в связи с 45-летием театральной карьеры актера, состоялся его бенефис в спектакле «Прекрасная Елена» Ж. Оффенбаха, где он исполнил роль прорицателя Калхаса. В тяжелой, похмельной голове старого актера проносятся воспоминания о прошлой жизни и карьере. Прослужив в театре 45 лет, он в первый раз увидел театр ночью, и его поразила «черная бездонная яма, точно могила, в которой прячется сама смерть», место, где граница между реальностью и иллюзией стирается, становится призрачной, размытой. В пустом театре, предоставленном тьме и призракам, «черная коробка», сцена, становятся для актера или танцора пространством, одновременно пустым и наполненным памятью, что позволяет ему воспроизвести другое время, вытащить из памяти осколки прошлого, и по ту сторону своего собственного опыта вновь обратиться к источнику своего искусства. Этот постулат стал основой нового спектакля Жозефа Наджа.
Мириам Блоде
Источники, вдохновившие Жозефа Наджа на создание спектакля: герой драматического этюда А.П. Чехова «Лебединая песня» Светловидов; свидетельства А.П. Чехова в книге «Остров Сахалин»: поэзия Осипа Мандельштама; книга Варлама Шаламова «Колымские рассказы».
Работая с литературой, я читаю практически все, что написано интересующим меня автором и о нем. <…> Я люблю блуждать в лабиринте сносок и комментариев и никогда не делаю сценическую адаптацию конкретного произведения. Мой первый “литературный” спектакль – “Войцек” по Георгу Бюхнеру – был наиболее буквальным переводом литературного первоисточника на язык пластического театра, но даже там сюжет бюхнеровской пьесы служил не каркасом, на который я наращивал театральную плоть, а лишь толчком для моих фантазий. <...> То разнообразие форм, которое можно сейчас обнаружить в танце, в драматическом театре уже не найдешь. В нем ощущаются естественная усталость и исчерпанность. А может, это связано еще и с тем, что современный театр устал от нарратива. В танце его нет. Это всегда свободный полет образов».
Жозеф Надж, «Время новостей»
Работа состоит из многих этапов, но жестко фиксированного сценария у меня все же нет. Работая с литературой, я читаю практически все, что написано интересующим меня автором и о нем. Шульц написал мало, а Антонен Арто, спектакль о котором я собираюсь скоро ставить, много, но план постановки все равно будет готов не раньше, чем я прочитаю все, что смогу найти. Я люблю блуждать в лабиринте сносок и комментариев и никогда не делаю сценическую адаптацию конкретного произведения. Мой первый «литературный» спектакль -- «Войцек» по Георгу Бюхнеру -- был наиболее буквальным переводом литературного первоисточника на язык пластического театра, но даже там сюжет бюхнеровской пьесы служил не каркасом, на который я наращивал театральную плоть, а лишь первотолчком для моих фантазий. <…>
…То разнообразие форм, которое можно сейчас обнаружить в танце, в драматическом театре уже не найдешь. В нем ощущается естественная усталость и исчерпанность. А может, это связано еще и с тем, что современный театр устал от нарратива. В танце его нет. Это всегда свободный полет образов
Жозеф Надж (Из интервью – «Время новостей» 6 августа 2002)
Синтетический спектакль дает бесценный коллективный опыт. Зрители, которых ты не знаешь, становятся соучастниками процесса, а это — исключительная полнота ощущений. Даже по сравнению с кинематографом, который я тоже очень люблю. То, что мы делаем, похоже на поэтический язык, у которого свои метафоры, своя образность. Я пытался записывать свои спектакли словами, и это было похоже на авангардную поэзию. Ведь поэзия тем и хороша, что каждый вычитывает в ней что-то свое.
Жозеф Надж (Из интервью – «Известия», 9 октября 2008)
Жозеф Надж - самый удивительный человек современного французского театра. <...> Нынче Надж возглавляет Национальный хореографический центр в Орлеане и стоит в авангарде европейского модерн-данс. Для балетных и театральных критиков его спектакли всякий раз оказываются предметом раздора - кому о них писать. Потому что назвать Наджа хореографом не поворачивается язык. Скорее мастером визуального метафорического театра, создателем причудливых полотен, персонажи которых ожили, но предпочитают молчать. Последнее время его сценические фантазии правильнее отнести по ведомству не танца и даже не пластического театра, а цирка. Предельно эстетизированного и философски осмысленного. Актеры Наджа - акробаты и иллюзионисты в одном лице. Кио и Копперфилды с хорошо развитой мускулатурой. В основе визионерских опусов нередко лежат литературные произведения, но пройдя сквозь горнило театральной лаборатории, они меняются до неузнаваемости.
М. Давыдова "Время новостей", 6 августа 2002
