Тарарабумбия

Дмитрий Крымов о ТАРАРАБУМБИИ:

Уже более 100 лет герои Чехова живут на сценах театров всего мира. Имена их стали нарицательными, ситуации – типическими, а речь превратилась в кодовый язык всех людей театра, а в России - всей русской интеллигенции. «Бальзак венчался в Бердичеве!» по своей ассоциативной наполненности стало равно «бедному Йорику!», «Многоуважаемый шкаф» вырос до чудовищных размеров метафоры, сравнимой с Эльсинором, а любовные объяснения Маши и Вершинина:
- «Трам - пам - пам?»
- «Пам-пам-пам...»
стали современной транскрипцией Ромео и Джульетты:
- «Ромео! Зачем же ты Ромео...»
- «0, не клянись изменчивой луною...»

Первые предложения так до конца и неизвестной пьесы Кости Треплева - «Люди, львы, орлы и куропатки...» перебили весь русский символизм, стали его знаком и эпиграфом, более того - знаком всего нового и загадочного в искусстве.
Уже более 100 лет молодящаяся мать пытается перевязать голову своему упрямому сыну, и, как будто, всё идет хорошо поначалу, но потом он всегда начинает почему-то нервничать, вскакивает, кричит, убегает, и грязный окровавленный бинт тянется за ним как шлейф - за принцем Дании.
Более 100 лет очень симпатичные и немного жалкие люди ничего не делают, глядя, как их жизнь летит в тартарары. Нежные и смешные, они то и дело вскрикивают:
- «Сестра моя! Сестра моя!»
- «Дядя! Милый дядя!»
- «Милые сестры! Если бы знать!..»

Страшный и такой до боли знакомый, и уже решённый кем-то неоднократно кроссворд в старой газете, забытой на железнодорожной станции. Следы карандашей и ручек явно проступают в клеточках слов, делая почти обречёнными попытки взяться за дело со свежими силами.

Фирса забудут, в Москву не уедут, счастья не будет ни на кирпичном заводе - для Тузенбаха и Ирины, ни в лесничестве - для Астрова и Елены Андреевны, ни на сцене театра города Елец - для бедной Нины, ни, - боюсь, вообще, для всех нас в наступающей «Здравствуй, новая жизнь!».

Хорошо бы на День Рождения человека, так скромно жившего и там громко умершего, ненавидевшего пошлость и привезённого в гробу на Родину в вагоне для устриц, создавшего этот странный, такой зыбкий и такой прочный, такой маленький и такой огромный мир: хорошо бы собрать всех его персонажей и пройти парадом, слева - направо, всем вместе: господа и слуги, писатели и артисты, фокусники и музыканты, начальники станций и военные, врачи, молодые влюблённые девушки, вечные студенты, предприниматели - новые владельцы Вишневого Сада, все люди, а также львы, орлы и куропатки, рогатые олени и молчаливые рыбы. И дети! Бобики и Софочки!

Красивое, многолюдное, что-то все время говорящее, выкрикивающее, поющее и жонглирующее ШЕСТВИЕ. Оркестры и хоры, куски дворянских усадеб, транспаранты и стаи перелетных птиц, чайки, а также чайные столы с дрожащими в чашках чайными ложками, и, наконец, - огромный вагон, на котором написано «Устрицы», и огромное тело Чехова, доставаемое оттуда и оживающее на наших глазах!

Жизнь и смерть, красота и тлен, старость и молодость!
Последний парад ветеранов наполеоновских войн, пришедших почтить память своего маршала.

Карнавал! Та - ра - ра - бумбия!
Комедия! Как сказал бы Чехов.